В сказочном королевстве, где правил муравей,
В ларце же прятал смерть Кощей,
В избушке старая жила Яга,
Кот на печи дремал без сапога,
Случилась как-то неприятность,
Царя обуревала жадность.

Решил своё утроить состоянье,
Послов отправил в царство обезьянье.
Чтоб передать решение своё,
Готов отдать любимое дитё,
За скверного гиганта-обезьяна,
В народе нареченного Буяна!

Расплакалась прекрасная невеста,
Байкотом одарила в знак протеста.
Ни ест она, ни пьёт водицы,
Выдумывает всяки небылицы,
Как можно переубедить отца,
Корыстного и алчного слепца.

Тянулись очень долго две недели,
Все утомились, нервы на пределе.
Волнением охваченный народ
По королевским улицам снует,
Ждёт новых изменений в государстве,
Предчувствуя серьезные напасти.

Когда же сделке срок пришёл,
Жених коронно отколол,
Свой номер неожиданно для всех,
Забавы ради, для своих утех.
Приехать захотел он на слоне,
К родному тестю и к своей жене.

Засуетились разом муравьи,
Опасность замаячила вдали,
Гигант-жених и слон-гора
Размером больше раз так в ста,
Их дома, муравьиной кочки,
Построенной на бугорочке.

Буян несётся сквозь бурьян,
Он главный в царстве обезьян.
Пришёл взглянуть на короля,
Наслышан красотой Кремля,
Про миллионы душ в стране,
Что сундуки полны в казне.

Мечтая о своём богатстве,
О новом царстве-государстве,
Он не заметил как в листочках
Слон наступил на чью-то кочку.
Не понял, что сровнял с землей
Свои мечты одной ногой.

Когда сорвать стремятся куш,
Любой ценою, жизнью душ!
Вопрос витает лишь один,
Во все века, он так старин!
«Доколе будет жажда власти
На люд простой ссылать напасти?!»

Хочу о волке рассказать,
Который смог легендой стать!
Он смог, он всем нам доказал!
Людских достоин он похвал!

Так уж случилось, что щенком
Был приручен он стариком.
Воспитан средь собак в упряжке,
Научен жить не по бумажке.

Чужой он был среди собак,
В упряжке главный он! Вожак!
Его характер, воля, сила
Трепет и страх в них породила.

Он был героем, богом был!
Рычал, кричал и грозно выл.
Он силу в схватке проявил
И всех собратьев подчинил.

И поступь так его легка,
Но он прихрамывал слегка.
Следы былых больших побед.
На вожаке оставлен след.

Он вел упряжку вдоль реки,
Он точно знал куда идти.
Каюр лежал в упряжке той,
На нартах, с сломанной ногой.

От боли человек стонал,
Сознание порой терял.
Жизнь теплилась в его груди,
Ослабевая без еды.

А волк, предчувствуя беду,
Усилил скорость на ходу.
Рванул вперед, забыв про боль
Он сильный был, он был король!

Семь дней без мяса, без еды,
Уже минуты сочтены!
Понурив головы, хвосты
Все отказались от мечты.

Бессилье, слабость их удел,
Собачий дух в них ослабел.
Сдались! Нет сил идти вперед,
Волк не сдается, он ревет…

Один в упряжке, он живой!
Подумав, овладев собой,
Он должен груз свой довезти,
Он предан! Цель его – спасти!

Учуяв запахи вдали,
С трудом продолжил он ползти.
Еле дыша, сильно устав,
Он покоряет ледостав.

Вот люди, юрты и тепло,
Вздохнул гигант, ему легко.
Он цель свою уже достиг,
Глаза закрыл и так погиб.

Родился, вырос и живет

Вполне обычный человек.
С утра работать он идет,
В обед жуёт свой чебурек.
Вечер проводит он с семьей,
А ночью просто спит с женой.
 
Постой!
Не факт, что спит с женой.
 
Порой!
Идет совсем к другой!
 
Зачем?
Лишь знает он один.
 
Затем!
Он жуткий семьянин!
 
А может и не в нем вина?

Его гнобит часто жена!?
Иль просто тенью выступает,

Когда в квартиру он вступает?
 
Семья чужая — всем загадка!

Да и у нас не всегда гладко!

Я что хотела вам сказать!?

Не надо в душу к ним влезать!

Советы раздавать, комменты,
Рассказывать про алименты...
 
Давайте лучше разберемся

В своих с скелетами шкафах,
Расставим полки, уберемся.
Все в наших маленьких руках.

Я к вам пришёл, минуя годы.
Прежде не мог. Лишён свободы.
13 лет провёл в тюрьме,
Страдая, прожил их во тьме.
 
Не мог забыть злосчастный день,
Принёсший столько перемен!
Печаль душила меня крепко,
Занозой впилась, словно щепка.
 
Жил только мыслею одной,
Чтоб только встретиться с вдовой.
Вина пред вами сердце жжёт,
С тех самых пор ведя отсчёт.
 
Минули годы с страшной даты,
Когда влетел я чуть поддатый,
В машину желтую, в такси.
В тот миг не видел я ни зги.
 
Был алкоголем одурманен,
Машину вихрем протаранил.
Сбежал и спрятался на даче,
Забившись в угол горько плача.
 
Тогда, жалея о судьбе,
Я думал только о себе!
Орал истошно, бил об стенку,
Изранил в кровь свою коленку.
 
Презренье, ненависть питая,
Я встал и слёзы вытирая,
Превозмогая боль в ноге,
Собрал всю волю в кулаке.
 
Сел снова я за руль машины
И твёрдо знал, что уж отныне,
Смогу принять свою вину,
Людские жизни на кону!
 
У скорой медсестра стояла,
Будто во сне она сказала:
«Минуты важные прошли,
А ведь могли б его спасти!»
 
Я фразу эту не забуду!
По гроб доски я помнить буду!
Зачем тогда я испугался!?
Мог жизнь спасти пока скрывался.
 
Просить пришёл у вас прощенье,
Мой мир окутало мученье!
Скажите, как же дальше жить,
Как в сердце боль мне усмирить?
 
Весь текст он залпом произнёс,
Боялся криков, женских слез.
Закончив сложный свой рассказ
Он ждал ответа затаясь.
 
Свинцовой тучей тишина
Сердца встревожила сполна.
Неловкость в воздухе повисла,
Слова потеряны и мысли.
 
Но вдруг раздался детский крик
Весёлый, радостный возник
Мальчишка , рыжий сорванец
Задорный смех разбил свинец.
 
«Там котик мой на шкаф забрался»-
Крича, он мило улыбался.
«Пусть папа в комнату зайдёт
И Ваську нашего спасёт!»
 
Услышав звонкий голос сына,
Во двор вошёл седой мужчина.
Увидев гостя у порога,
К супруге обратился строго:
 
«А это кто!? Зачем впустила?
Меня опять же не спросила!»
«Так это ж Петька, наш сосед,
Его здесь раньше жив был дед.
 
Он просто мимо проезжал,
Меня случайно увидал.
Но он торопиться домой!
Он на машине грузовой....»
 
«Скорей же папа, ну пойдём!
Кота с тобою мы спасём!»-
Парнишка к котику спешил,
За ногу папу потащил!
 
Когда же смолкли голоса,
Настрой сменили небеса.
Вновь туча стала сильно злиться,
Готовясь громом разразиться.
 
«Простите» - выдавить смогла
Печальным голосом вдова.
«Да разве в силах мне решать?
Когда сама смогла предать!
 
Прошу, сходите на могилу!
Я через вас хочу Даниле
Всего три слова передать.
Любить! Надеяться и ждать!
 
Я верю, встретимся мы с ним
Сердца свои соединим!
Теперь же срочно уходите!
Супруга моего не злите!»
 
С молитвой тихой на устах,
Уставший путник у креста
С безумно грустными глазами,
Измучен прежними грехами.
 
Уже который год подряд
Встречает с кладбищем закат.
В одну и ту же дату лета,
Он дожидается ответа.

Когда, устав от жизни ты,
Уловишь легкое волненье,
Быстрее действуй и не жди,
Не вспыхнет пламя озаренья!

Не жди, что завтра будет день,
Светлее, радостней и краше.
Оправдывать не стоит лень,
Не стоит и пытаться даже!

Вставай! Меняйся! Не мечтай!
Вперёд шагай отважно!
Не завтра утром начинай,
СЕЙЧАС начать так важно!

Решился!? Так вперёд иди!
Сквозь тернии, пустыни.
И сделав первые шаги,
Не дай погрясть в пучине.

Когда же силы обретёшь,
Послушны станут ноги,
Пускайся в бег и ты найдёшь
Чудесный мир в дороге!

Зачем мы часто близких мучим?
Зачем обидные слова
Нас отравляют перцем жгучим,
Касаясь разума едва?

Зачем бездушно разрываем,
Терзаньем трепетную нить?
Зачем любимых словом раним?
А после просим их простить.

Зачем в минуты прозреваем,
Попав в туманный грустный мир.
От одиночества страдаем,
В стенах безжизненных квартир.

У городского парка, где шумит фонтан,
Раскинул цирк бродячий балаган.
Бой шумных барабанов, скрипок визг,
Зазвал людей на праздник вмиг.
Народ честной здесь собрался́,
Веселый праздник начался́!

С шутливым клоуном играют,
Ленты бумажные бросают.
Здесь Арлекин танцует в шуме,
В красивом клетчатом костюме.
Сальто-мортале акробат,
Исполнить людям очень рад.

В блестящем платье из сатина,
Младая дева — Коломбина,
С фальшивым локоном на лбу,
Конфеты ловит на ходу.
Жонглер подкидывает кольца,
Наездник больно бьет «уродца».

Горбун чудовищно кривится,
Гримасы корчит, но не злится...
Кривлянья встретили фурор
И оживленный разговор.

«Какой смешной и страшный карлик!» -
Изрек мальчишка, евший пряник!
«Он просто маленький уродец!» -
Презренным тоном молвит хлопец.

«Горбун несчастный! Мерзкий! Фу!
Его держать надо в хлеву!» -
Визжала дама покраснев,
В глазах ее читался гнев.

«Его хочу я тоже пнуть.
Позволь пожалуйста! Чуть-чуть!» -
Кричал мальчишка лет семи,
Из обеспеченной семьи.

Горбун услышав разговор,
К ребенку спешно подошел,
Специально голову склоня,
Подставил щеку для битья.

И тут же получил по уху,
Шальную с визгом оплеуху.
В ребенка карлик взглядом впился
И смехом дивным разразился.

Веселье подхватил народ,
В сладкой истоме он ревет.
С задорным смехом угорает,
Детей повыше поднимает.

Совместно корчатся в гримасе,
Толпятся дружно в серой массе.
Толкают, бьют они с детьми,
Сравнимы стали со зверьми.

А карлик с ними солидарен,
Развлечь старается сударынь,
Детей и взрослых разных лет,
Чтоб заработать на обед...

За горы солнце закатилось,
Веселье тишиной сменилось.
Устала труппа циркачей,
Весь день работать для людей.
Поужинали все, разошлись,
В своих кроватях улеглись.

Глаза от устали сомкнули
И дружно в пять минут уснули.
Спокойно нежатся в постелях,
В уютных теплых колыбелях.
Но одному из них не спится,
Горбун с тревогой затаился.

Безгласно, ночи напролет,
Терзается и слезы льет.
В его уродливое тельце
Вселилось трепетное сердце,
Обиды с детства поглощает,
Себя и душу истязает.

Насмешки дикие людей,
Больнее плётки палачей,
Страшнее ада и костра,
Ужасней смертного одра.
Истерзан он, унижен,
На всех людей обижен.

Устав, заснет он в забытье,
С слезой соленой на щеке,
Тревожный сон его спасет,
В нем он покой лишь обретет.
Поспит, немного отдохнет
Друзей мифических найдет.

Когда же солнышко проснется,
Мученьем новый день вернется.
В душе взметнется вихрем мгла
Издаст безмолвный крик она.
Сожмется сердце кру́гом,
Готовясь к новым мукам...

На площади, у серых стен немых,
Устав, от долгих ожиданий, затяжных.
В прохладный полдень люд толпился,
Высматривая смертника, изрядно утомился.

Услышав лязг стальных дверей,
Взор устремили вдаль, на палачей,
На исхудавшего унылого мужчину,
С лицом, изъеденным глубокими морщинами.

Брел медленно, роняя слезы пленник.
За ним молясь с иконой, шел священник,
Слова прощальные насилу подбирал,
В загробный путь он «сына» провожал.

Мужчина шел неспешно, озирался,
Будто хотел он с кем-то попрощаться.
Искал кого-то средь немой толпы,
Но не нашел лица знакомого, увы.

Палач взял в руки толстую бечевку,
Веревкой лезвие поднял и закрепил защелкой.
Мужчину уложил на деревянную скамейку,
Не стал снимать с него худую телогрейку.

Ремнем он тело хрупкое скрепил,
А шею между досок разместил,
Рычаг зажал в могучий свой кулак
Как статуя застыл, ни сделав шаг.

Разрезал звонкий голос тишину:
«В конце концов признал и вор свою вину.
Ну что ж пора!», - судья сказал
«Час искупления настал»!

Стремглав скользнула гильотина.
Мощна. Сильна. Страшнее чем лавина.
Упала камнем. Бешено. Стремительно.
Восторг и ужас вызвала разительно.

Косое лезвие легко прошло сквозь плоть,
Центнер железа и коня легко убьет.
Безжизненное тело кровью истекает,
А в стороне глава лежит, от жизни отдыхает.

Толпа зевак, как пчелы, загудела,
Не расходилась, зрелища хотела…
Раскатом разда́лся пронзительный крик:
«Расстроил меня быстрой смертью мужик!

Уж лучше б его на дровнях сожгли,
Мы бы тогда насладиться смогли!
Адскими болями, криком и стоном»
Кто-то басил негодуя, с укором.

Громко выкрикивал, каждый желание,
Чувства забыты и сострадание.
«Надо б его на кол посадить»!
«Нет, не на кол, а камнями забить!»

«Лучше бы в чан опустить с головой
И окатить кипяченой водой!»
«Лучше б повесить его за ребро,
Вот так умора! Было б смешно!»

Гнев затуманил людские умы,
Праздник устроили возле тюрьмы.
Ропот несется по площади эхом,
Доносятся крики с пугающим смехом.

Только в сторонке парнишка один,
Плачет навзрыд убиенного сын.
Горе его поразило вдвойне:
Папина смерть и крики в толпе.

Шепчет он тихо и к телу идёт
Детский невинный вопрос задает,
«Как мог допустить ты всевышней беду,
За то, что мне папа ворует еду?

За то, что на рынке он хлеба украл?
Всего лишь за это его наказал?»
Вопросы измучили парня вконец,
На землю приник, где лежал и отец.

О́бнял с любовью остывшее тело
Без устали шепчем, им тьма овладела:
«Как мог допустить ты всевышней беду,
За то, что мне папа ворует еду?»

Слова без конца повторяет в бреду,
Понять все трудней их, но они про еду…
В сторонке лежит одиноко глава,
Пристально смотрит на сына она.

Басом раскатным послышалось громко:
«Люди, опомнитесь! Пощадите ребенка!
За что его небо кара́ет смальства́?
Без матери рос он, теперь без отца!»

Вихрем умчались пчелиные звуки,
Вмиг все прозрели, взирая на муки,
Те, что застыли на лике отца,
Те, что постигли разум мальца.

А через несколько дней у могилы,
Толпились все те же и хоронили.
Безмолвием их поразила кончина,
Отца убие́нного и малого сына.

Одиночеством объята томным в тишине,
Роза уловила тусклый свет в окне,
Голову склонила, девичья краса,
Погрузилась в прошлое, глядя в небеса.

Закружились вихрями юные мечты,
Светлые и ясные, как слеза чисты.
Призраком окутало розу на мгновение,
Лучиком скользнуло былое настроение.

Вспомнились чудесные пестрые картины:
Кружево, парящее сплетенной паутины,
Солнечные зайчики в траве резвились,
Голоса чарующие птичек доносились.

Бабочки-крапивницы нежно щекотали,
Крылышками взмахивали и быстро исчезали.
Ветерок-проказник гладил улыбаясь,
Словно что-то чувствовал, всколыхнул прощаясь…

Над прекрасной розой человек склонился,
Встретив в чистом поле, сильно удивился.
Быстро и решительно стебель наклонил,
Без малейших поводом, жизнь ей сократил.

Увядая медленно, в серой темноте,
Сбрасывая листья в вазе на столе,
Поднимает голову из последних сил,
Вопрошает шепотом: «Почему сгубил?»

А в ответ кромешная тишина!
Только свет отбросила тусклая луна,
Только ночь окутала мрачной пеленой,
Только одиночество, со скупой слезой.

На пляже звери загорали,
От зноя летнего устали.
Рядком лежали у реки,
Вздыхая дружно от тоски.

Вдруг, крокодил пошевелился,
В каймана взглядом крепко впился,
Лукаво глазом засверкал
И хитрым голосом сказал.

- Товарищ, вам должно быть страшно?
А впрочем, все не так уж важно.
Задумался и взгляд отвел,
Неспешно в сторону пошел.

Кайман до смерти испугался,
От паники по-детски сжался,
Привстал на лапы, опустился
И в думы мрачно погрузился.

А справа от него лежал,
С длиннющим носом гавиал,
Давно без дела он устал
И за соседом наблюдал.

Взгляд на себе кайман поймал,
Всем телом тихо задрожал,
Вдохнул и воздуха набрал,
С испуга часто задышал.

Вдруг слева тень его накрыла,
Кровь в жилах медленно застыла
Явился взрослый аллигатор,
Большой зеленый гладиатор.

Каймана страх объял вконец,
Увы, он слаб, он не храбрец.
С его врожденным малым ростом,
Жить средь больших совсем непросто.

Не может солнцем насладиться,
На жизнь никчемную он злится.
Украдкой смотрит на соседа,
Младая честь его задета.

- Чем богу я так насолил,
Что он меня лишь обделил?
Вопрос никак не отпускает
Сильней с годами угнетает.

- Ну почему мой рост так мал?
Ни то что, этот гавиал!
Иль аллигатор, крокодил,
Я так устал, нет больше сил!

Все смотрят на меня, смеются,
Всегда молчат, не признаются.
Страх медленно сведет с ума,
От паники не жди добра.

Не проведет он аналогию
Что подцепил мегалофобию.
Любой огромный крокодил,
Страх безрассудный наносил.

Он продолжал тихо роптать
На шумном берегу лежать,
Не мог понять, что ни лучи!
Спасти помогут лишь врачи!

Представ у смертного одра,
Старушка шепчет в покаянье,
Страшится ада и костра
Обет нарушила молчанья.

- Грешна! Нет больше сил
Нести весь век такую ношу.
Пришел муж пьяный и убил
Сыночка моего, Алешу!

Хотел он мамку защитить
И встал пред ним стеною,
Зверь окаянный начал бить
Пинать стальной ногою.

Схватила зверя я в десницы,
Завыв с безумием волчицы,
Удар пришелся в правый глаз,
В мгновенье ока свет погас.

Очнулась…рядом он лежит
И тихо стонет, весь дрожит.
Шепчу с трудом, прости сынок,
Последний вздох и он умолк…

Простить себя я не смогла
Что допустила, не ушла…
Кровиночку я погубила,
Жизнь отняла, что подарила.

Сказав последние слова
Старушка отвела глаза
За грех заплачено сполна
Давно устала жить она.

Алеша только на уме
И наяву, и в каждом сне
Всю жизнь терзалась, извелась
Уверовала и спаслась.

Хрипящая пустая грудь
Не может воздуха вдохнуть,
Кисть исхудавшая дрожит,
Старушка при смерти лежит.

Священник грех ей отпусти,
В людском миру за все простил,
Молитву при свечах прочел,
Взял в руки крест, чело обвел.

Старушка из последних сил вздохнула,
С натугой спину потянула,
Вмиг замерла, открыв глаза,
Застыв навек у образа.

С посмертным венчиком на лбу
Блаженно возлежит в гробу,
С легкой улыбкой на лице,
Спасение узрев в Творце.

Любовь!? Иль может быть влеченье?
Искра зажглась, надолго ль? На мгновенье.
Инстинкт природный пробудился в нем
Все тело поразив безудержным огнем.

Недолго думая, он к самочке подкрался,
В своих желаниях ничуть не колебался.
Обвил ее, вцепившись мертвой хваткой,
Крепко держась на тонкой ветке шаткой.

А самочка совсем не возмущалась,
Конца спокойно, тихо дожидалась.
Послушна и безропотна она,
Плодить потомство богом создана.

А Богомол забыв про страх и риск
Издав, протяжный вожделенный писк,
Закрыл глаза, рассудок потерял
И жизнь свою на страсти променял.

Стремительная самка извилась,
Всем существом мгновенно напряглась,
Стремглав открыла рот, зевнула
Вонзилась в голову и челюсти сомкнула.

Наелась досыта, пошла неторопливо,
Желудок полон и она миролюбива.
Нет муки совести, ни скорби, ни стыда,
Чувства людские не узнать ей никогда.

Инстинкт природный в ней заговорил,
Заботу о своем потомстве заложил.
Не думая, самца в момент убила,
Жизнь бессознательно другому подарила.

Прямая шея, крупный стан,
Он пробирался как титан
К своей возлюбленной царице,
К пугливой, ласковой певице.
Сквозь топь болотную, камыш
Принес любимой в клюве мышь.

Царица шею изогнула,
Навстречу к милому шагнула,
С порывом нежности в груди,
Остолбенев на полпути.
На мышь брезгливо посмотрела
Крылом взмахнула, улетела.

Среди травы аист густой
Стоит один, разбит, пустой!
Печально голову склонил,
Он в небо взор свой устремил.
Прощальный кинул цапле взгляд,
Вздохнул и зашагал назад.